"Мастера и Маргариту" я
прочел впервые, когда учился в пятом классе. Книга произвела на меня столь
сильное впечатление, что с тех пор я постоянно бредил Ершалаимом, мечтал
оказаться хотя бы на миг в Вечном городе...
В студенческие годы я цитировал
"Мастера" наизусть:
"Однажды весною, в час
небывало жаркого заката, в Москве на Патриарших прудах появились два
гражданина... Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом
бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды"...
Да, волшебное для каждого
россиянина слово - Москва - появляется в романе в первой же строчке. Зато в
первой строке следующей главы перед нами возникает еще один город: "В
белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой ранним утром
четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя
крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат".
Ершалаим!.. Этим легендарным,
фантастическим городом я бредил много лет, стремясь узнать как можно больше о
нем - далеком и недосягаемом. Жадно ловил информацию, сто раз подряд смотрел
любительскую пленку, отснятую в Израиле на заре перестройки секретарем парткома
крупного столичного предприятия, побывавшим на экскурсии в Иерусалиме.
А 13 лет назад моя мечта сбылась:
мы с семьей перебрались на Святую землю. Правда, поселились в окрестностях
Тель-Авива, в центре страны. Начали посещать языковые курсы. Когда учительница
иврита - с сияющими от счастья глазами – сообщила, что нам предстоит экскурсия
в Иерусалим, меня охватила нервная дрожь: а вдруг город совсем не такой, каким
он мне казался под влиянием великого Мастера? А вдруг, как две капли воды,
похож на Тель-Авив – шумный, пестрый, с эклектичной архитектурой и чудовищными
контрастами...
Накануне экскурсии я провел
мучительную бессонную ночь. Несколько раз выходил на балкон покурить, заваривал
чай, пытался включить телевизор. А на другое утро, заняв место в
комфортабельном экскурсионном автобусе, испуганно подумал, что через какой-то
час меня постигнет самое горчайшее в жизни разочарование...
Выехали в семь утра. Автобус
вырулил на залитую робкими солнечными лучами трассу. "Более всего на свете
прокуратор ненавидел запах розового масла, - неслась в мозгу булгаковская
проза, - и всё теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал
преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах
источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается
проклятая розовая струя".
- Дамы и господа! - разнесся тем
временем по салону жизнерадостный голос экскурсовода. - Сейчас мы проезжаем
аэропорт имени Бен-Гуриона. Думаю, даже несмотря на то, что окна в автобусе
герметично закрыты, до вас доносится божественный аромат высаженных здесь
розовых кустов...
"Мистика"... – думал я,
разглядывая мелькавшие за окном цветочные заросли.
Минут через десять пейзаж,
впрочем, резко изменился: теперь уже по обе стороны шоссе высились холмы,
поросшие густым (точно как в России!) лесом. А еще через какое-то время сердце
тревожно сжалось: в лобовом стекле вырисовался величественный холм, увенчанный
белокаменными домами.
"Иерусалим!" –
послышался голос гида, но я уже ничего не слышал. Жадно припав к стеклу,
подавшись вперед всем телом, как загипнотизированный, я смотрел на увенчанную
белокаменными зданиями вершину, не в силах оторваться от магнетического
зрелища.
Иерусалим – живой, реальный,
осязаемый – превзошел все мои ожидания. Шагая за гидом по улицам Старого
города, я снова и снова повторял бессмертные булгаковские строки: "Пехотинцы
каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и
ала, рыся и подымая до неба белые столбы пыли, вышла на перекрёсток, где
сходились две дороги: южная, ведущая в Вифлеем, и северо-западная — в Яффу. Ала
понеслась по северо-западной дороге... Пройдя около километра, ала обогнала
вторую когорту Молниеносного легиона и первая подошла, покрыв ещё один
километр, к подножию Лысой Горы”.
Да, в топографии Булгаков был
точен и скрупулезен. А вот евангелист Лука представляет крестный путь Христа
бескрайним пространством: "И шло за Ним великое множество народа и женщин,
которые плакали и рыдали о Нём”.
И опять Булгаков, но уже о
Голгофе: "... командир алы..., находившийся внизу холма, ... вновь начинал
мерить взад и вперёд пыльную дорогу, ведущую на вершину”. И всюду, от
сдержанных апостольских свидетельств до картин старых мастеров, величайшая
драма разворачивается на необъятном просторе, фоном ей служат моря и пустыни, и
многолюдные улицы большого города, а апофеозом — высокая гора, на вершину
которой ведёт долгая пыльная дорога... Вольно раскинулся под пылающим солнцем
булгаковский Ершалаим, широк евангельский мир, бесконечно длинны пересекающие
его дороги...
Издалека, особенно с
возвышенности, так это и выглядит. Но весь этот простор – оптический обман! Войдите
в Старый Город - и вы оказываетесь в эпицентре, сжатом до чрезвычайности, где
расстояния измеряются не километрами, а метрами, где всё рядом, до всего можно
достать вытянутой рукой (через много лет после первого посещения Вечного города
я обнаружу такое описание Иерусалима у Б. Рыбакова – и смиренно соглашусь с
автором).
Я шагал за гидом по легендарной
Виа Долороса, думая о том, что застроенный ландшафт делает это неожиданное
впечатление осязаемым —достаточно сказать, что все точки заключительного акта
распятия (место разделения риз, сама Голгофа, могила Христа, место явления ангела
МарииМагдалине), а также высеченные в камне могилы Иосифа Аримафейского и
Никодима, могила Адама, обозначение центра мира, Храм обретения Креста, церковь
св. Елены, а также многочисленные храмы православной, католической, армянской,
сирийской, коптской церквей, часовни и пределы Каменных Уз, темницы Христовой,
явления Христа Богоматери, св. Лонгина Сотника и многое, многое другое, великие
святыни для христиан и человечества, все это — расположено под одной крышей!
Теперь я уже физически ощущал, с
какой внушающей силой дана Булгаковым параллель Москва - Ершалаим. Два города,
безмерно далеких друг от друга, две эпохи, два параллельных, казалось бы, мира:
30-й год новой эры и 1929-й. Тем не менее, в романе они предстают (процитирую
литературоведа Анатолия Королева) "единым телом и духом, в ракурсе
одновременной со-жизни, в ключе абсолютно соотнесенных со-бытий"...
С тех пор (а первая моя поездка в
Вечный город состоялась почти 13 лет назад) я использую каждый свободный день,
каждое "окно", чтобы еще и еще раз подняться, как принято говорить на
иврите, в свой, булгаковский, христианский Ершалаим. Нет, никакого противоречия
между моим еврейским происхождением и душевным трепетом перед христианскими
святынями я не усматриваю. Все мы, родившиеся и выросшие в России, воспитанные
на русской классике и традиции, несем в себе ее культурный и духовный заряд. И
чем шире наши знания - тем больше сокровенных тайн открывает нам Иерусалим.
"При входе в Храм Гроба
Господня - плита с доской, на которой умащивали тело снятого с креста, а рядом,
в двух шагах, - путь на Голгофу. Нет, это не уходящая ввысь дорога, а всего
лишь несколько мраморных ступеней. Все спрессовано в невозможный энергетический
сгусток, в котором аннигилировано пространство и нивелировано время, ибо в
одной единой временной точке, в одном историческом моменте, в вечном настоящем
сосуществуете вы и крестоносцы, игумен Даниил и Гоголь, череп Адама и монетки,
которые бросала землекопам христолюбивая царица Елена; от уменьшения масштаба
не умаляется сама эта темная высокая церковь, в холодные притворы которой как
бы притягивают все бесчисленные христианские храмы Земли, древние,
средневековые, ультрасовременные храмы всех времен и народов - они как бы
проступают сквозь грубую власяницу этих стен, сквозь тяжелую кладку,
исчерченную крестами давно отдавших Богу душу и тело рыцарей крестовых походов.
Здесь все рядом и все одновременно в этом печальном полумраке, где потрескивают
свечи и пахнет ладаном и где каждый входящий обретает бессмертие самим фактом
соединения с не знающей конца толпой пилигримов и служителей - и не показалось
бы чудом узреть в этой толпе любого из живущих, любого из живших, и кажется,
что сама Богородица, неузнанная, сморит на нас из томного угла из-за шатающихся
на сквозняке огоньков свечей".
Цитирую Б. Рыбакова - российского
странника, туриста, - потому что ему удалось филигранно точно выразить чувства,
которые обуревают меня в Старом городе, в Иерусалиме Михаила Булгакова.
"Невероятная
сконцентрированность духовной энергии человечества, сжатие ее в чрезвычайно
малое пространство характерны не только для Церкви Гроба Господня, - таков весь
Старый Город, - подчеркивает Рыбаков, - таков Иерусалим в своем соединении трех
аврамических религий. О том, что Иерусалим соединяет в себе святыни
христианства, иудаизма и ислама, знают все, но только здесь, непосредственно на
этой земле, с изумлением узнаешь, что Христос, Аллах и Иегова сосуществуют
практически бок о бок, в тесноте крохотного квартала святого города. Они не разделены
расстоянием, всего десяток шагов отделяет их последователей друг от
друга".
Христианский, булгаковский Иерусалим
манит, гипнотизирует и одухотворяет. Гиды, говорящие по-русски, водят по нему
экскурсии. И звучат, звучат под сводами Старого города бессмертные строки
великого Мастера: "Город был залит праздничными огнями. Во всех окнах
играло пламя светильников, и отовсюду, сливаясь в нестройный хор, звучали
славословия".
Если я забуду тебя, Иерусалим,
пусть отсохнет моя правая рука! Пусть мой язык прилипнет к гортани моей, если
не поставлю Иерусалим во главу веселия моего!
Леонид Келлер
|